трехмерную фигуру, движущуюся сквозь пространство и время… До сего момента. Очертания Дейрдре не смазались, каждое движение оставалось отчетливым, но не таким, как в последовательности кадров на отрезке кинопленки, для описания этих движений не существует слов, ибо до сегодняшнего дня описывать было нечего. Разум видел их, но не воспринимал. Слова и мысли бессильны облечь произошедшее в термины, понятные человеческому мозгу. Возможно, на самом деле Дейрдре не входила в четвертое измерение. Не в буквальном смысле. Возможно, рывок Дейрдре не был настолько невероятен, ведь Харрис все же разглядел его… Возможно… Но не факт.)

С точки зрения заторможенного человеческого разума Дейрдре все еще стояла у стены, но одновременно с тем оказалась подле Мальцера, и ее гибкие пальцы нежно, но крепко схватили его за руку. Дейрдре ждала. Комната мерцала. В лицо Харрису полыхнуло жаром, и воздух застыл, а Дейрдре скорбно прошептала:

— Прости… Мне пришлось. Сам понимаешь, я не хотела, чтобы ты…

Харрис обрел чувство времени. Он знал, что Мальцер переживает то же самое; видел, как тот конвульсивно извивается, пробуя вырваться из захвата в смехотворной попытке предотвратить то, что уже произошло. Скорость Дейрдре оказалась несравнима даже со скоростью мысли.

Мальцер дергался достаточно сильно, чтобы вырваться из человеческих рук, выброситься из окна и с головой нырнуть в далекие волны Нью-Йорка. Придя к такому умозаключению, разум воспринимал, как тело Мальцера содрогается, изворачивается, уменьшается, с жуткой скоростью мчится сквозь потоки солнечного света в приземистые тени и превращается в черную точку; разум воспринимал даже крик, тоненький писк, сопровождающий летящее вниз тело и парящий в возмущенном пространстве, но разум полагался на человеческие факторы.

С великой осторожностью Дейрдре сняла Мальцера с подоконника, беспечно унесла в безопасное место, усадила на диван, и только после этого разжались золотые пальцы — разжались медленно, чтобы несостоявшийся самоубийца успел обрести контроль над собственным телом.

Не говоря ни слова, он обмяк на подушках. В комнате воцарилась бесконечная тишина. Харрис лишился дара речи. Дейрдре терпеливо ждала. Первым заговорил Мальцер — еле слышно и на прежнюю тему, словно разум его так и не свернул с накатанной колеи:

— Ладно. Хорошо. На сей раз ты сумела меня остановить. Но я все знаю, знаю, понимаешь?! Ты не спрячешь от меня свои чувства. Я знаю, насколько тебе тревожно. И в следующий раз… в следующий раз я не стану отвлекаться на разговоры!

Дейрдре издала звук, похожий на вздох. У нее не имелось легких, но трудно было поверить, что этот вздох ненастоящий, трудно было поверить, что недавний нечеловеческий рывок не вызвал у нее никакой одышки; мозг понимал, но не мог смириться с очевидным фактом, ведь в Дейрдре оставалось слишком много человеческого.

— Ты так ничего и не понял. Подумай, Мальцер, подумай! — Она грациозно опустилась на пуфик у дивана, обвила гибкими руками окольчуженные колени и склонила голову так, чтобы видеть лицо Мальцера, ошеломленное и глупое лицо человека, пережившего бурю эмоций и на время утратившего способность мыслить. — Признаю, я действительно несчастлива. Я знаю, что ты прав, но знание это расходится с твоими домыслами. Я и человечность… Мы с ней уже отдалились друг от друга и будем отдаляться все дальше, и непросто перекинуть мостик через эту пропасть. Ты слышишь меня, Мальцер?

Харрис видел, каких усилий Мальцеру стоило прийти в себя, как он с трудом сфокусировал взгляд, подобрался и сел ровнее, чопорный и безмерно уставший.

— То есть… ты признаешь мою правоту? — озадаченно уточнил он.

— Неужели ты до сих пор считаешь меня хрупкой? — тряхнула головой Дейрдре. — После того, как я пронесла тебя через комнату на вытянутых руках? Понимаешь ли ты, что вес твоего тела для меня ничто? Я могла бы… — Она окинула взглядом пространство, гневно махнула рукой и продолжила тихо и страшно: — Могла бы уничтожить это здание, пробить себе путь сквозь эти стены. Я до сих пор не знаю, где предел моим силам. — Она подняла золотые руки, задумчиво осмотрела их. — Наверное, металл не вечен. Но с другой стороны, я ничего не почувствую…

— Дейрдре… — выдохнул Мальцер.

Она подняла голову, и Харрису показалось, что она улыбается. Судя по голосу, она действительно улыбалась.

— О нет, царапать металл не придется. Смотри! Слушай!

Она запрокинула голову, и комнату заполнил низкий вибрирующий гул, рожденный железным подобием человеческой гортани; стал громче, и в ушах у Харриса зазвенело; стал еще громче, и стены ощутимо дрогнули, а мебель затряслась — казалось, этот жуткий звук рушит сами связи между атомами.

Гул стих, вибрация прекратилась. Рассмеявшись, Дейрдре издала еще один звук, но теперь совершенно иной, направленный и точный, словно боксерский удар; он устремился к окну, и открытая фрамуга содрогнулась. Дейрдре загудела, фрамуга пришла в движение, постепенное, плавное, сантиметр за сантиметром. Наконец окно захлопнулось.

— Видел? — спросила Дейрдре. — Скажи, ты видел?

Мальцер, не в силах ответить, глазел на закрытое окно. Харрис смотрел туда же и понемногу осознавал, что хотела донести до них Дейрдре, но выводов пока не делал. Слишком уж растерялся.

Дейрдре вскочила и принялась раздраженно ходить из угла в угол, позвякивая кольчугой и поблескивая солнечными зайчиками, гибкая, словно пантера; теперь оба видели, какая сила скрывается за ее грацией; теперь понимали, что перед ними далеко не беспомощное существо, но пока что не осознали истину во всей ее полноте.

— Ты ошибался на мой счет, Мальцер, — спокойно сказала она, но Харрис понимал, как непросто дается ей это спокойствие. — Но также был прав, хоть и не понимаешь в чем. Я не боюсь людей. Мне незачем их бояться. Представь себе, — в голосе мелькнуло презрение, — я уже стала законодательницей женской моды. К понедельнику ты не увидишь на улицах женщины без маски вроде моей, и всякое платье, отличное от моей хламиды, безнадежно устареет. Я не боюсь людей! И разорву с ними связь, если только сама того захочу. Я многое поняла. Слишком многое. — На мгновение голос ее стих, и перед внутренним взором Харриса промелькнула ужасающая картина: уединенный дом, где Дейрдре экспериментирует с диапазоном голоса, пробует новые режимы зрения — микроскопический и телескопический — и проверяет возможности слуха: ведь он, подобно голосу, тоже обрел нечеловеческую гибкость. — Ты боялся, что у меня нет больше чувств. Осязания, обоняния, вкуса, — продолжала она, по-тигриному расхаживая вдоль стены. — Думаешь, зрения и слуха недостаточно? Почему ты игнорируешь важность зрения? Да, оно развивается последним, но не по значению, а по порядку!

Она не шептала, но им казалось, что она шепчет; казалось, что голос ее доносится издали, и скукоженный разум Мальцера